Том 5. Чертова кукла - Страница 98

– Да вы знаете ли, куда идете? – визжал Евтихий. Голос у него, особенно в минуты волнения, был высокий. – Не знаете? Не знаете, что такое брак? Я вам скажу . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Ну падение, ну это я еще могу понять, – с неожиданной снисходительностью прибавил он. – Падение, всякое, наедине или с женщиной, – блуд мгновенный, грех случайный. Слабый человек может подвергнуться… Но пав, – он кается, он жаждет восстать и может восстать…

– Владыка, – вдруг твердо и серьезно прервал его Сменцев, так твердо, что Евтихий невольно сократился. – Вы напрасно мне все это говорите. Я с вами во всем совершенно согласен… исключаю некоторые крайности мнений. По существу же держусь ваших взглядов.

– Не понимаю, – недоуменно произнес Евтихий и сел. – Женитесь однако. Приспичило, что ли?

Роман Иванович скромно, по-прежнему твердо, с достоинством сказал:

– Я – девственник, владыка. И надеюсь до конца пребыть им. Я не имел даже падений. Каковы взгляды, такова и жизнь.

Владыка молчал, все в недоумении. О девственности Романа Ивановича уже говорено было в старые времена не раз, и владыка этой девственности верил.

– Зачем, почему, какие соображения заставляют меня обвенчаться с девушкой, которая меня не любит и к которой я не имею ни малейшего ни телесного, ни духовного влечения, – этого я вам, владыка святый, не скажу. Одно: соображения свойства даже не личного, в узком смысле. Зная вашу проницательность, уверен, что вы не усомнитесь в правдивости моей. А дабы вы, владыка, услышав о деле стороною, не составили себе превратного мнения, я поспешил к вам заранее. Слишком дорого мне расположение ваше.

«Ой, врешь! Ой, путаешь»! – явственно сказали пронзительные очи владыки, но сам он ничего не сказал.

– Названная невеста моя – Юлитта Двоекурова, внучка графини, – как ни в чем не бывало продолжал Сменцев.

Евтихий оживился, поднял голову.

– Это что с юродом целовалась?

– Она.

Какие у Романа «соображения», Евтихий себе не уяснял, однако почувствовал, что, может, и не врет он, может, и есть какие-нибудь «соображения». И что он задумал? Через юрода…? Через графиню…? Что бы ни задумал – промахнется, видимо. Тем лучше.

– Падешь, – сокрушенно и как бы про себя сказал владыка. – Силы много на себя напускаешь.

Но Роман Иванович только улыбнулся.

– Не напускаю, владыка святый. Мне мои силы известны.

– Это что княгиню-то Алинку отшил? – строго взглянув, молвил преосвященный. – Одно череп лошадиный, а тут девчонка вида соблазнительного. Ладно. Знаем мы вас, молодых кобелей.

Сменцев засмеялся ему в лицо и произнес нагло:

– Кого знаете, а кого, видно, и нет. Не всякий кобель кобелю брат. Вот мы, владыка, с вами одной масти.

Евтихий не знал, как это принять: дерзость или комплимент? Было похоже и на то и на другое.

А Роман Иваныч уже изменил и лицо и тон, прибавил почтительнейше:

– С вашей поддержкой, с вашими советами, преосвященный владыка, я твердо надеюсь устоять. Путь мой прям, и Господь да поможет мне не сойти с него.

– Аминь. Да… Так, так, значит. Будем уповать. Соображения ваши, конечно, ваше личное дело, я и не вхожу. Удивительно, какие соображения могут подвигнуть на столь несвойственный поступок… но умолкаю. Ваше, ваше дело. Я всегда готов, коли понадоблюсь, направить… Брак, значит, не брак?

– Не брак.

– И пусть с юродом целуется?

– Чем больше, тем лучше, – подмигнул Сменцев. Евтихий захохотал. Ему показалось, что он что-то начинает понимать.

– Да ведь юроду этому от утра до вечера всего и времени. Ой, не промахнись, Роман Иванович.

– Другие будут, – небрежно и нарочито загадочно промолвил Сменцев, пожимая плечами.

Заговорили об «юроде». И тут, казалось, вполне сошлись во взглядах. Издевательское языкоблудие Евтихия достигло крайних пределов; но мнения, догадки, суждения его были умны и проницательны.

Он не щадил теперь уже никого; внимательно, с удовольствием слушал Роман Иванович, прощая собеседнику все цветы его красноречия.

«Не глупая бестия, – думал Сменцев. – Яростен только, ярость оглупит – и провалится владычка».

Евтихий, в миру Евгений, барин по происхождению, не лишен был и образованности. Любил упоминать о старой дружбе с одним очень известным русским философом, умершим.

– Впрочем, – прибавлял он всегда, – был сей мой друг и блудник и пьяница.

Слушал Роман Иванович, – и на мгновение позавидовал преосвященному: так определенны были его вожделения. Не добьется он ничего – ярость оглупит; а добиться бы можно. Цель несоблазнительная? Нет, отчего же. Если он, Роман Иванович, а не яростный и слеповатый, мелкочестолюбивый владыка, пойдет в эту сторону, решит свернуть определенно, – сама цель преобразится, вырастет.

Задумался. «Замечтался!» – насмешливо прикрикнул он на себя в душе, опоминаясь. Грубо едкую, сочувственную реплику подал Евтихию на какое-то его последнее определение петербургских «блаженных» салонов – и встал.

Было уже поздно. Евтихий тоже поднялся. Злое оживление его не упало, но перешло просто в злость; вспомнил, что Роман женится и в сущности ничего ему так и не сказал, – для чего, почему. За советом пришел! Как же! На ниточку не открылся.

Роман Иванович заметил мгновенную тень на архиерейском лице и понял ее. Поспешил отвлечь мысли владыки в другую сторону.

– А еще просьба покорнейшая к вам: не примете ли одного жаждущего ваших наставлений? Иеромонах Варсис, академик. Он здесь опять. Очень просил меня замолвить словечко.