Том 5. Чертова кукла - Страница 124

124

– Роман, я думаю так же. Тоже не понимаю, зачем ты это сказал.

И от него Сменцев досадливо отмахнулся.

– Непонятлив стал. Поймешь.

Сделал еще несколько шагов по комнате, видимо занятый своими мыслями, потом раздраженно заговорил:

– Пора прекратить комедию. Да, все равно в конце концов, что мы, что лаврентьевцы какие-нибудь. Все равно. Карлушку-исправника нечего презирать: сообразительный. Барышне, – насмешливо он взглянул на Литту, – позволено романтикой питаться, а ты, Флорентий, не новичок, да и со мной много соли съел.

Он говорил отрывисто, раздраженно и больше, чем всегда. Говорил точно для себя.

– Я все это давно предвидел. Не программы нам обсуждать. Да и какие программы? Есть только один выбор, Карлушка прав: «прогресс или эксцесс». Я выбрал эксцесс, Курц и иже с ним – прогресс; вот мои противники. Я выбрал конец палки; таков я и мое дело. Палка о двух концах, они для меня равны, который ближе, за тот и ухвачусь.

– Говорите дальше, – прошептала Литта, бледнея.

– Что же дальше? Все просто. Это нелепое дело – пустяки, мы его с плеч спихнем, это случайность. Главное же – тянуть дальше на общих словах нельзя. По времени – нам необходимо определиться в известную сторону революционного движения; того, которое сейчас возможно. Лаврентьевцы грубы; но за ними сила большая. Ее можно использовать, с умом, конечно.

Литта невольно взглянула на Флорентия. Но тот сидел с опущенными глазами. Лицо было неподвижно и как будто спокойно. Роман Иванович остановился перед ним.

– Времени и так довольно потеряно. Ты много напутал. Тебе и поправлять. Сразу, конечно, всего не сделаешь, ну да позаймемся. Люди славные. Есть, которых ты определенно свихнул, так и черт с ними. Начни с Хрисанфа. Говори от моего имени. Ведь твердил, чтоб как можно общее составлять прокламации! Да ладно. Кстати, и легенды помогут. С монастырскими я говорил. Элемент положительно годный. Лаврентий не успеет испортить, зарвется, полетит, а они останутся.

Помолчал минуту.

– Так начинай с Хрисанфа. Геннадию я сам два слова шепну, он хоть желторот, а сейчас поможет. Кто, ты думаешь, у нас из безнадежно свихнувшихся?

Флорентий прокашлялся.

– Я, Роман, первый… Я сам из них.

– Ах, не до шуток. Литта, – обернулся он, – вы лучше пока не мешайтесь. Посмотрите сегодня с Флорентием, не осталось ли бумажек в переплетной. Уничтожьте лишние. А есть Варсисовы кое-какие – отличные. Куда нужно, туда и повернешь.

Литта покачала головой.

– Я не буду отбирать бумажек, Роман Иванович.

Он посмотрел на нее; в первый раз, кажется; провел рукой по лицу.

– Капризничаете? Как угодно. По правде сказать, теперь не до вас.

– Нет, до меня, – упрямо сказала Литта. – Мне очень важно понять, что происходит. Насколько вы серьезны, насколько в вас говорит раздражение, досада… почем я знаю?

– Ах, вы желаете дальше объясняться? Успеем.

И, улыбнувшись, как ни в чем не бывало, очень спокойный, он взял Литту за руку.

– Дорогая, я вас растревожил напрасно. Я думал, что вы глубже и проще понимаете дело и наших людей. Может быть, резко говорил, но… – он выпустил ее руку, – надо же, наконец, сказать… а сути это, конечно, не меняет.

Литта растерялась было от перемены тона, от его внезапного спокойствия. Но лишь на мгновение.

– Хорошо, поговорим после, – и она встала. – Теперь я пойду к себе. Фонарь в сенях, Флорентий?

Флорентий молча помог ей одеться, оделся сам, и они вышли.

Надо было перейти двор. Черный, острый ветер хлынул в лицо. С высоких сугробов сыпало мелким снегом, точно жгучим песком. Ни одна звезда не блестела вверху.

Кое-как дошли. Крыльцо не заперто. Боковым ходом, минуя настывшую залу, мимо библиотеки и комнатки, где спал Роман Иванович, пришли к лестнице – и наверх.

В комнате Литты, рядом с переплетной, тепло и светло. У стола – Ленуся Жукова, круглолицая хуторская девушка, сестра Миши. Она с удовольствием согласилась «походить за барыней», скоро сдружилась с Литтой и даже днем оставалась в «доме».

– Флорентий, подождите одну минуту, одну минуту! Он покорно остановился в переплетной, в полушубке, как был, с фонарем.

Литта быстро разделась. Заглянула с порога в спальню, где Лена шила у стола.

– Ленуся, ты плакала? Что-нибудь случилось?

Лена подняла было голову. Но опять низко наклонила ее.

– Скажи, Ленуся, о чем? Флорентий, да спросите же ее!

– Я уж не плачу, Юлитта Николаевна. Люди на хуторе наговорили чего ни чего. Там у нас поди-ка…

Закусила губу, замолчала. Потом вдруг горячо:

– Солдаты, бают, придут… Митька мой с Заречного, нас, ребят, говорит, много таких… Понаденем, говорит, чистые рубахи, и пущай. Хоть раз-то за правду постоим. Что хуторские, говорит, что мы… Помнить, мол, надо, хозяина не выдавать. Флорентий Власыч наказывал…

Она всхлипнула.

– Теперь «раклов» этих, монастырских, тоже понаб-рело… Мы, говорят, на вас докажем, дай срок, начальство приедет… И что будет, Господи! Хоть вы бы поговорили им, Флорентий Власыч. Вовсе спутались. Митьке-то нынче монастырский один говорит: ваш хозяин сам у нашего батюшки ручки целует, а вы, не чем покориться, бунтуете… Митька за ним. Было бы дело, да удержали.

Флорентий поставил фонарь и шагнул вперед.

– Ничего, Ленуся, молчи, – сказал ласково. – Я завтра с утра на хутор пойду, оттуда в Заречное. С Митькой поговорю. Не спориться бы вам с монастырскими. Ну их, право. Ты не реви, даст Бог – обойдется. Уж я знаю.

Он ласково погладил девушку по голове, вышел опять в переплетную и взялся за фонарь.

124