Том 5. Чертова кукла - Страница 123

123

Роман Иванович все больше хмурился. Он с утра чувствовал себя нездоровым, левая щека дергалась, он едва сдерживал возбуждение и злость.

– Что же, – сказал, кривя губы. – Во многом вы правы. То есть вы отлично поняли, чем пахнет.

– Совпадение! – пожал плечами Курц. – Голубчик Роман Иванович! Ведь, по совести, не могли же вы меня считать за бурбона, за допотопного черносотенника? Какой же культурный человек может в данный момент не стоять открыто за прогресс? Вы сами из Петербурга и, я знаю, не лишены связей. Каков дух нашего времени – вам отлично известно. Помните крылатое слово одного из наших?.. В частной беседе, просто, от души – но замечательно!

– Не помню крылатого слова, – угрюмо проговорил Сменцев.

– А вот. Было сказано: «я ничего не имею против прогресса, если он ограничен с одной стороны координатой государственности, а с другой – русской идеей». Совершенно точно.

Флорентий спросил:

– Это вам нравится?

– Какая точность!

– Просто безграмотно.

Культурный исправник вдруг обиделся и надулся. Коньяку в первой бутылке уже не было, начал вторую.

– Как угодно. Я стою за мысль и за факт. И да процветает Россия с ее прогрессом под покровом разумной и твердой власти!

Он хватил сразу полстакана, вытер усы.

– Мне, однако, и до дому пора. Засиделся у вас. Роман Иванович, Флорентий Власыч, я к вам нынче гостем, так уж, просто мы поговорили… ну, знаете, между культурными людьми какие счеты… Раз есть взаимопонимание. Я, видите ли, пока насчет этих самодержавно-православных лаврентьевцев не имею инструкций, это все в будущем… У вас же кругом сектанты, случилась теперь эта нелепая история… В селе неспокойно. А тут библиотека, чтения были… Ребята, вон, песни какие-то глупые орут… Мало ли что. У вас, у интеллигентного петербургского человека, всегда может случиться какая-нибудь книжка, листок… Придерутся.

– Это что же, вы думаете у нас обыск делать? – спросил Флорентий.

– Все может случиться. Как уж пошли эти нелепости, веры да миссионеры… Я пока ни хуторских, ни заречных не трогаю, видите. Но ведь если что будет из Петербурга… Пойдет расследование. А тут еще лаврентьевцы, не дай Бог, впутаются… По мне – они куда опаснее ваших, да ведь их теперь не укоротишь пока…

– Хорошо, – улыбаясь вбок, сказал Роман Иванович. – Спасибо за совет. Было бы что прятать. Боюсь, что вы в заблуждении, Олег Карлович. Коли что у нас есть – так оно вроде же лаврентьевцев. Право. Пусть хоть и опаснее, на ваш взгляд, – а уж не потаю: особой разницы нет.

Исправник искренно удивился:

– Да что вы? – И он с наивностью округлил глаза. Сейчас же сощурил их, впрочем.

– В тонкостях веры я не разбираюсь. Но позвольте усомниться, не могу допустить, чтобы вы лаврентьевское грубое черносотенство проповедовали.

Роман Иванович нетерпеливо пожал плечами.

– Все у вас слова страшные. Не любите тонкостей, ну а я люблю. Лаврентьевцы грубы– откиньте грубость. Идея, утончившись, может сделаться интересной.

– Как хотите, не понимаю. И признаюсь, вы меня окончательно запутали. Знаете, – прибавил, понизив голос и таинственно склонившись к Роману Ивановичу, причем обдал его винным запахом, – уж мы откровенно говорим, так шепну вам по душе: бумажку-то я осенью показывал; ведь, пожалуй, она и хуторская? Так, про себя думалось. Мы же не дети.

– А если бы и хуторская? – медленно проговорил Сменцев, глядя прямо в пьяное лицо неблестевшими глазами. – По душе говорить, – так по душе. Что ж вы там нашли противного лаврентьевцам? Определите, пожалуйста.

Курц определить не мог, он и бумажку-то забыл, помнил только впечатление. От холодного и упорного взгляда Романа Ивановича и оттого, что был пьян, – смутился, осекся. Растерянно улыбаясь, отступил, махнул рукой.

– Право, не знаю. В тонкостях не разберусь. Это дело метафизиков. На мой личный взгляд – лаврентьевщина столь же… то есть я хочу сказать – она опасна, нежелательна, революционна… Но это, конечно, между нами. Как политик – я тонок, слишком даже, а разбирать оттенки идейных верований…

– Я вас вполне понимаю, – сказала вдруг Литта очень серьезно. – Для вас, – подчеркнула она, – разницы пока нет.

Олег Карлович счел это за поддержку, возник, заговорил что-то любезное и путаное, обращаясь к Литте. Все встали. Гость заторопился.

– Еще раз спасибо, – усмехаясь, сказал Роман Иванович. – Будем вас поджидать. Авось обойдется. А отец Лаврентий – ничего себе, не без толку человек. Я к нему езжу часто.

– Неужели? – уже с порога удивился исправник. – Вот как, тем лучше. Право, я надеюсь, все уладится. Значит, что лаврентьевщина, что ро… только детальные различия? – засмеялся он.

– Я вас провожу.

Угрюмо Флорентий взял спички (фонарь в сенях), накинул полушубок, висевший у дверей, и вышел вслед за гостем.

Скоро зазвенели бубенцы на дворе и еще звенели, удаляясь, когда вернулся Флорентий.

Роман Иванович, темнее тучи, опять расхаживал по комнате.

Не торопясь, Литта встала из-за стола и, подойдя к Сменцеву, сказала:

– Это у вас был тактический прием? Все равно, вы не имели права говорить так про нас и про лаврентьевцев. Не имели права.

– Что? – в изумлении поглядел на нее Сменцев. – Что такое?

– Этого говорить было нельзя, даже в шутку, даже ради выгоды, – твердо повторила Литта, не опуская глаз. – Да и что за выгода – перед ним?

Сменцев пожал плечами, рассмеялся. Повернул в другой угол, но там встретился с упорным взором Флорентия.

123